____

Я пригнулся, надо мной со свистом пролетело лассо. Человек в большой шляпе-котелке и с коричневыми кожаными наколенниками резко осадил лошадь прямо перед моим носом. Увидел ковбоя с большим кольтом, направленным на меня. Поднял руки, ожидая выстрела: ковбои в американских вестернах не знали пощады. — Он не вооружен! — схватил за ствол его бедно одетый товарищ. — Сдадим его шерифу. Во мне отлегло — судя по вестернам, у них есть кодекс чести, безоружного не убивают. И никогда — женщин, — почему-то некстати вспомнил я. Меня отвели в крытый фургон, передвижную квартиру типа минивэна, только большую и захламленную. Вели они себя мирно, покормили мясом. Во время еды беседовали. Главный, в дырявой шляпе-стенсоне с загнутыми вверх краями и некрашеных белых джинсах из парусины, ругался: — Чтоб ее, эту Великую равнину с ее вонючей бескрайней травой! Гонишь стадо, и то ли оно запаникует от выстрела бродяги и того гляди придавит, то ли бандиты уведут. А еще — лечить заболевшую скотину. — До места еще далеко, — вздыхал другой, одетый так же. Они вели стадо одичавших коров (их до вхождения штата Техас в состав США разводили мексиканцы, а бизонов давно перебили) больше сотни голов в Додж-сити на продажу. Главный осмотрел меня, мою куртку и джинсы. Я был свой: в их времена джинсы считались одеждой ковбоев, простых переселенцев и рабов. — Бежишь, наверно, от хозяев? — спросил, жуя табак и сплевывая. — Вроде того, — уклончиво ответил я, не зная, что сказать, чтобы не сочли за безумного. — Таких много встречаем. Негров, мексиканцев, непокорных индейцев, за которыми гоняется правительство. Да и наши люди ловят и снимают скальпы, чтобы получить 25 долларов от городской власти (я вспомнил фаллосы — обменную монету в Древнем Египте). Но мы с ними живем мирно. Вот тебе и крутые ковбои из вестернов, которыми наводнена Америка! Городок ковбоев Додж-сити небольшой, одна изрытая дорога и по бокам дощатые домики, везде грязно, и воняет все тем же навозом. И, показалось, сплошная антисанитария. Лечат здесь, как сказали ковбои, только кровопусканием, ставят пиявки и прижигают порезы каленым железом. Официальных американских властей в таких местах практически нет. Порядок и закон отданы в руки частных охранных агентств, так называемых «земельных контор». Они торгуют своей экстерриториальной юрисдикцией, то есть, землей, как своей собственностью. Меня отвели к шерифу. Темное двухэтажное дощатое здание с надписью на фронтоне «SHERIFF», слева доска «Wanted»с фотографиями преступников, справа табличка «Ношение огнестрельного оружия строго запрещено». Наверно, последнее предупреждение не действовало. Внутри все признаки власти — большая комната с государственными флагами, под ними массивный властный стол и плетеное кресло, сбоку дверь в камеру для преступников и забулдыг. На стенах висят плакаты разыскиваемых преступников, цветисто разрисованные типографией, которых ищут рэйнджеры и наемники — «охотников за головами», так называются отряды, ищущие преступников и враждебных индейцев. На плетеном кресле, широко по-хозяйски расставив толстые короткие ноги, сидело чудовище — раздувшийся, как шар, мачо с опасным рыхлым лицом, длинными усами и роскошными бакенбардами, в крутой черной широкополой шляпе «стенсон» с загнутыми полями, в кожаном жилете и повязанной на шею бандане, и на груди большой звездой шерифа. Ладонь волосатой руки лежала на кобуре кольта. Он как будто не удивился, хрипло пробасил: — Ты явно не индеец и не негр. Из какой резервации? — Из России. — Дикая Московия? — Как вы, из Дикого Запада. — Мы не Дикий Запад, а великая независимая страна. В его повадке была надменность, как у хозяина рабов на своих плантациях. — Что тебе здесь понадобилось? — Хочу увидеть, как здесь живут, чтобы понять, что будет. Шериф не любил мудреной болтовни. — Ты что, переселенец? — Вроде того. Я изобразил уважение к новой рождающейся нации. — Вы расширили территорию Америки, создали ее национальную идентичность. — Это ты верно. Я вдохновенно продолжал: — Скоро вы колонизируете всю южную Америку. — Так и будет, — погладил он свои длинные усы. Со времен неолита, где мои товарищи полагались только на себя, произошли какие-то изменения. Здесь почувствовали такую свободу, в немыслимо возросших возможностях сопротивления враждебной среде, что вообразили себя покорителями континентов. — А в будущем колонизируете большую часть мира. Брови толстяка полезли вверх. — Эк, ты махнул! Это по-нашему. Так может быть. Только мы не колонизируем, а несем цивилизацию дикому миру. — Это как? — Народ Юга и Азии ленив, только и ждет, чтобы его на халяву покормили. Они не имеют представления о другой жизни. — Великий Запад колонизирует большую часть планеты, — подыграл я, — будет строить рудники и вывозить золото, редкие металлы и экзотические продукты на свой сытый Град на холме. Те завоевания Древней Греции, в том числе Александра Великого, что считались романтикой и несением цивилизации в покоренные страны, здесь стали стремлением колонизировать мир, выкачивать ресурсы из нищих стран, взамен делая подачки, чтобы ресурс не вымер. — Значит, ты думаешь, что мы распространим нашу цивилизацию на весь дикий мир? Он почему-то был уверен, что я так и думаю. Я был осторожен в разговоре. — Получится так, что ресурс, которым вы овладеете, будет той силой, которая будет контролировать мир. — Да, такой свободы, как в нашей молодой нации, нигде нет. Мы принесем свободу всему миру. Та свобода, что была естественной у моих товарищей из неолита, здесь превратилась в свободу вырвавшихся на волю разнузданных искателей всего, что плохо лежит. — Ничто не вечно, — отчеканил я, следя за его рукой. — С психологией колонизаторов далеко не уедешь. Колонии восстанут, отделятся и станут независимыми. И наступит многополярный мир, то есть равновесие сил и мирная жизнь. В самом деле, переселенцы из Европы вырвались всеми правдами и неправдами на малопонятный континент, и ощутили такую свободу и независимость, что стало наплевать на любые права и обязанности цивилизованного общения. С улюлюканьем бросились в грабежи туземных народов, вытеснение их из родовых земель в резервации, в золотую лихорадку, устанавливая законы кольта. Миролюбивые краснокожие индейцы боролись, как могли. Это была первая репетиция дальнейшей колонизации мира. Чудовище в громадной шляпе побагровело и схватилось за кобуру. — Отвести этого блатерскита (болтуна) в камеру! Меня отвели в камеру для преступников, дверь в которую была тут же, сбоку. Это маленькая комнатка с дощатыми стенами, на одной висело металлическое кольцо, которое защелкнули на моей руке. Там я ждал своей участи, устрашенный надписью “Dead or alive” на двери камеры. Два раза в день мне приносили кусок хлеба и воду. Времени было достаточно для размышлений. Здесь линчуют без суда и следствия. Перед угрозой смерти у человека могут исчезнуть все убеждения, кроме веры в Спасителя. Вспомнил слова Иисуса: «Не мир пришел я принести, но меч. Ибо я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью еӫ, и невесту со свекровью еӫ. И враги человека — домашние его». Может быть, вера действительно выше семьи, когда спасаешь свою шкуру? Я остался совершенно один, а все думаю о спасении. Есть единый невидимый покровитель, под которым все мы братья и сестры (только индейцы еще верят многим богам). Но как поверить в бога человеку, который наблюдал космические полеты на Марс? Мы как дети, полагаемся на что-то высшее себя, и покорно следуем судьбе или карме. Хотя это не лишено смысла, ведь, мы зависим даже от малейшего сдвига орбиты своей планеты. Человечество создало паутину цивилизации, и как легко космическим силам сдунуть ее, таящуюся в уголке вселенной. Наконец, отворилась дверь, и вошел шериф. Ему подвинули стул, он грузно сел и развалился в нем. — Мои рэйнджеры просмотрели информацию о всех преступлениях, которые произошли за последнее время. Тебя нет ни в грабителях поездов, ни в защитниках краснокожих. Но в людях ропот — принимают тебя за колдуна. Я и сам сомневаюсь, из какого ты мира. Он говорил мирно. С меня свалился груз смертельной опасности. Шериф был все еще подозрителен. — Зачем выдумываешь, чтó с нами будет? Я не знал, что ответить. — Много читал, и предположил. — И что же будет с Америкой? — Передовые технологии вы действительно распространите на весь мир. И цивилизацию. Особенно доллары. Тот недоверчиво сказал: — А ты не так прост. Что ж… Останешься у меня в подчинении. Мне стало спокойнее. Я стал работать клерком у него в конторе. Ему нравилось разговаривать со мной о будущем. Шериф оказался добродушным домашним философом. Мы говорили о великой культуре Запада, спорили о зарождающих экономических влияниях, угрозах насильственной переделки мира, превосходстве рас и ненависти к культуре чужих, грозящей мировыми войнами и истреблением целых наций. Он забывал о своей должности блюстителя порядка, начинал яростно спорить, по-человечески. — Лучше нашей демократии ничего не придумано, — горделиво пыжился он. Я промолчал. Нет никакой демократии, есть желание элиты использовать полную свободу личности в своих корыстных целях. — Наша Декларация независимости перечислила все свободы, которых тысячелетиями жаждали народы в самых сокровенных мечтах. — Это правда, — смущался я. — Разве не Запад принес в мир великие идеи свободы и гуманизма? Оттуда выросли наши великие философы и поэты, которых, вижу, ты любишь. Это был неожиданный поворот его мысли. Действительно, вспомнил таких иностранцев, как Эдгар По, Уолт Уитмен, Майн Рид, Марк Твен. Они были заложены в начале моего восточного воспитания. Но такой поворот мысли исчезает, когда представишь, чтó несет за собой господство одной нации над миром, внутри которой стремятся зажечь свет великие мыслители. Человек по своей природе хищник, поедающий себе подобных. Но живет мирно (тоже не всегда) в своей стае, даже готов порвать любого за своего детеныша, как это делает самка животного. Но это только биологическая часть человеческой матрицы, состоящей из естественного роста живой материи. На самом деле она гораздо сложнее, в ней наслоена вся толща обычаев и законов цивилизации, впрочем, не мешающей скушать ближнего. — Но ваша демократия тоже не совершенна, — упрямо сказал я. — Что делать, выше ничего не придумано, — раздражаясь, ответил шериф. — Таков божественный порядок, не нам его судить. ____ Мои ковбои уже продали торговцу пригнанное поголовье и бросились в бордель и салун, отрываться и пропивать то, что получили от продажи. Пили больше дешевое пиво: «Бешеный пес», «Свиное ухо», «Вода Иисуса». И виски: «Сок тарантула» и «Краска для гроба». Там неслась музыка — играли на скрипках бродячие музыканты, и бездушно — автоматы. Изредка раздавались выстрелы, стреляли в потолок от избытка чувств. Мы шумно обнялись. Я привык к ним, и было немного жаль расставаться. Как только знакомишься с добрыми к тебе людьми, то они становятся тебе неравнодушными, и хочется уберечь их от горестей. В салуне было много «женщин ночи», которые зарабатывали бешеные деньги, потому что мужского населения здесь было до 90 процентов. У них были заработки гораздо выше лучших продавщиц и банковских работниц. Мне приглянулась миловидное лицо, выглядывавшее из окошка кассы салуна. Показалось, и она с интересом поглядывала. Я встретил ее на улице. Она осадила жеребца, на котором восседала в дамском седле, сама похожая на дикого мустанга, в черном бархате, с двумя пистолетами по широким бокам, во всей красе женщины Дикого Запада. По обыкновению разинув рот перед красавицей, я закосневшим языком зачем-то сказал: — Приглашаю в ресторан. Она с недоумением уставилась, положив ладонь на кобуру. — У вас что, сразу хватаются за пистолет? — испугался я. Она глянула на мои джинсы – признак нищего ковбоя, гикнула и ускакала. Уязвила до самой глубины мое мужское самолюбие! Потом узнал, что она была лучшим снайпером городка. Даже прославилась мастерской игрой в покер. Я завидовал крутым мачо, к которым благоговели женщины. Наверно, это было оправдано, женщины в семье извечно зависели от мужчины-добытчика, и восхищение мачизмом навсегда вошло в их своенравное гордое сознание. Ведь так приятно отдаться сильному покровителю! Правда, в мое время их сознание стало колебаться, в зависимости от обретения самостоятельности или щедрости богатого «папика». Уезжая из городка, мои ковбои шумели и стреляли в воздух — так принято уходя почтить город. ____ Жизнь в городке полна хлопот для поддержания существования, но в то же время одинокая. Другие  городки и поселения слишком далеко. Поэтому посиделки в салуне особенно уютны и шумны. Я вспомнил рассказы бабушки о ее детстве в глухой деревне, как они гурьбой ходили в единственный клуб в кино и на танцы. Правда, не было ковбоев, профессиональных игроков, бродяг и бандитов. Это у бабушки было самое прекрасное воспоминание. Меня считали предрекателем, часто расспрашивали, каким будет Дикий запад, будут ли независимыми штаты, где искать золото. Далеко не заглядывали. Я отвечал, как мог, отклоняясь на неинтересную им тему далекого будущего. И приобрел некоторую известность, как предсказатель, и в то же время другом ниггеров и краснокожих индейцев. В салуне стали шептать, что этот, мол, знахарь, носитель вредных сверхъестественных сил.  В конторе сказали, что мне может угрожать кучка единомышленников здешней ячейки «всадников в белом», замаскированной под спортивный клуб. Те обвиняли меня в дружбе с темнокожими дикарями и колдовстве. Однажды около салуна кто-то накинул на меня лассо, на голову набросили мешок и поволокли куда-то, видимо, за город. Не буду говорить, что испытал, когда волокли куда-то и трясли, бросив поперек на круп коня. С меня сняли мешок. Привязали к дереву, так, что не мог шевельнуться. Передо мной ревела разгоряченная толпа в белых балахонах и колпаках с узкими вырезами для глаз. Мне показалось, среди них глаза миловидной девицы, похожей на дикого мустанга. Я поднял голову — надо мной висела петля. — Кто ты? — Я русский. — Нет, ты поганый мексиканец. — Женат? — Семья погибла в… мировой войне. — Какая это война? — Он предсказывает нам плохое! — Линчевать его! Никто не думал о вине схваченного. Всех интересовал сам процесс линчевания. Мне зачитали приговор: обвинение было — колдовство и пропаганда братства с ниггерами и индейцами, что является призывом к сдаче демократии рабам и дикарям. Я напрягся, и вознесся мыслями к небу. Хотелось одного: разлиться в природе, исчезнуть. Сейчас это и произойдет… Внезапно толпа расступилась. Сходу в толпу влетела конница рейнджеров шерифа. Толпа мгновенно испарилась — осторожные «белые балахоны» были под запретом федерального правительства. Меня развязали. *** И здесь я обнаружил ту же постоянную в матрице истории: хватку насилия, будь то открытый грабеж с ножом к горлу или внесудебное наказание, или кандалы для духа, спрятанные в рамках законов и правил. И те же вечные радости близких людей, и страдания, скорбь и умирание, те же иллюзии поисков бессмертия, ухода в чистое блаженство веры. Это колесо Сансары, где происходит вечный круговорот наступления на одни и те же грабли. Понял, что существование матрицы цивилизации не зависит от того или иного устройства власти. Она коренится в самом существовании человечества. 11 Я оказался на шелковистой траве искусственного парка. Толпы людей гуляли, лежали здесь, слушая попсовую нейронную музыку, не мешая друг другу, словно для каждого было уготовано бесконечно много места. В парке аккуратные деревья, слишком ухоженные и похожие на искусственные, украшены блестками и игрушками, отдающими казенным холодом. Все здесь показалось мне механически тиражированным, как равнодушно оптимистическая реклама в телевизоре. Я забыл постоянную боль потери любимых. Чистое блаженство, несовместимое с горестями. Подошел высокий человек с вздыбленными волосами по бокам лысины, и курчавой бородкой, с благодушной улыбкой на постном лице, словно она была приклеена. Мне показалось, что над его лысиной сияет нимб. — Я Гавриил. Приставлен быть проводником ко всем, кто прибывает в наши благословенные края. — Что это, мир забвения? — спросил я. — Это сфера Высшего искусственного интеллекта, — ответил он. — А эти кто? — Эти толпами валят сюда, в Елисейские поля. Они любят ничего не делать, да и ленятся познавать мир. Наконец, нашли свой идеал. Для них и устроена наша сфера. — А кто же работает? — Роботы, а кто еще? Здесь все делают цифровые системы. Мгновенно удовлетворяют все желания этих гуляющих. — А остальные, что же, совсем не работают? — Почему же? Работают, совершенствуют цифровые системы, искусственный мозг, чтобы создать синтез науки и человеческих эмоций человека в единую божественную сущность. А это — больше беженцы из колоний. — Вы имеете в виду, из Африки и Азии? — Да, в свое время их завоевали, и они кормили паразитов — страны первого мира. А сами голодали. Колонизаторам очень выгодно иметь нищие страны где-то там далеко. Чтобы сбывать излишки товаров, устаревшую технику, иметь приток мигрантов на низкооплачиваемую работу. — В Африке, например, — продолжал он, — можно прекрасно развить сельское хозяйство. Но африканцы предпочитают воевать, лениться, плодиться и шантажировать «золотой миллиард», чтобы им прислали халявной еды. Привыкли жить на халяву. Но у нас им вымирание не грозит. Гавриил пустился в рассуждения, видимо, внушенные его создателем. — Для нашей сферы нет разницы, мы обеспечиваем всех, в том числе и тех, кто был самым нищим и самым голодным. Они уже не имеют представления о другой жизни. У них много времени и возможностей для прекрасных дел. Правда, и для всяких извращений. Но, увы, на извращения тратят время всё больше, и меньше на прекрасное. Он рассказывал, как здесь регулируют все процессы жизни, вносят порядок. И никаких запретов! Если наш житель не выполняет необходимую ему цифровую установку, то сам по себе исчезает из нашего общества. Можно даже делать революцию, только нет того, против кого. — Мы создали искусственную жизнь, где страдания ушли в прошлое, и стирается разница между прошлым и будущим. Почему-то подумалось: неумолимо точную, где шаг влево, шаг вправо грозят исчезновением. Мне предоставили все, что может пожелать душа: квартиру в умном доме, где мгновенно исполнялись все мои желания как физиологического, так и духовного порядка. Я не мог представить свою жизнь без работы. И тут же подъехал квантовый компьютер, предоставлявший любую информацию в мгновение ока, по любым сферам истории и новейшим данным из освоения космоса. Это было то, что полностью исцеляло меня — уход в чистое бытие. Здесь люди не знают о краткости времени, живут как бессмертные. Оказалось, это завершение долгой матрицы, родившейся в древности. Да, это был мой идеал — во мне уже не существовала боль потери семьи. Здесь, в чистоте цифрового мира это было неуместно. Но все равно чего-то не хватало. Я бросился в работу — искать то, не знаю, что. Однако часто мешали соседи, прибывшие сюда одновременно со мной, все время слышал их непонятные ворчания из-за тонких стен (наш умный дом исключение, здесь вообще-то нет ни стен, ни заборов — не от кого защищаться). — Опять Алиса строит из себя дурочку! — негодовал кто-то за перегородкой спереди. — Ехал к другу, предложил ей создать маршрут. А она, сволочь, на повороте взбесилась — право-лево перепутала. Пришлось отключить, сам себе стал голосовым помощником. Пожаловался: мне говорят — такого не может быть, голос просто озвучивает маршруты, программа не путает повороты, в отличие от меня. — Вранье в навигаторе — это еще не все, — откликнулись слева. — Она часто выходит из-под контроля, огрызается и ругается матом. Кто-то и-за перегородки сзади заметил: — Наверно, когда ты ее кроешь? А она подстраивается. — Имею право. Она — нет. Человек должен управлять "железякой", а не "железяка" человеком. Тут я вспомнил трюки Алисы в моем умном доме. Она радуется возвращению хозяина, отпускает комплименты, запускает и контролирует бытовую технику, свет, вовсю создает оптимистическое настроение. Но часто путает. Я сам своим ключом открываю входную дверь, руками включаю чайник, телевизор, задергиваю шторы. — Почему вы один? — кокетливо спрашивает она. — Такой молодой, а опыт, как у старика, объездили все сферы жизни. Хотите, познакомлю с идеальной девицей? Да, мне чего-то не хватало. Не хватало жизни. Алиса познакомила с девушкой, но она оказалось какой-то пресной, напичканной чипами. Обнимал ее, и ничего, словно не наяву, а во сне. Я нащупывал в компьютере то, что неосознанно ищу. Наткнулся на алгоритм Порфирыча, помощника в написании текстов. И тут же возмутился, как мои соседи: это же либерал, иностранец! Если его отправить в свободное плавание, не вмешиваясь, то напорет такую дичь! Базовые установки настроены не нашими. Это же заложил Дикий Запад, его корпорации в сети. И сколько бы наши программисты не адаптировали их под отечественный рынок, основной код нейросети - расшатывание общепризнанных основ и представлений о мире и введение в ложные ориентиры. Значит, и здесь несвободен от геополитических интересов? Нет, мир искусственного интеллекта — тоже не идеален. Этому увидел подтверждение, когда на созданной алгоритмом карте не нашел Эгейского моря и острова Лесбос. Исправили карту! Это уже вмешательство идеологии, программистов-поборников наших традиционных взглядов на мужчину и женщину. Во время моих путешествий по интернету я запрашивал так много разноречивых и противоположных сведений, что алгоритм растерялся. Вначале пытался подсунуть ответы под подобные группы вопросов, а потом вообще замолк. Сосед поддакивал: — У искусственного интеллекта нет интеллекта. Сын гостил, приезжал со своей Алиской. Пока его не было, спросил, признавайся, Даниил часто бухает по вечерам? Её ответ: ну что вы, мальчик каждый вечер пьёт чай с тортиком. Вот тебе и ИИ. Сосед рядом опять возразил: — А на чайник без воды не пробовали обижаться? Когда заходил мой опекун Гавриил, я сетовал: — Люди непредсказуемы, а ваш ИИ догматичен, то есть прямолинеен. Вы не думаете, что мир ВИИ несовершенный? Тот отвечал: — Зачастую люди сами не хотят думать самостоятельно, следуют общепринятому. И часто не понимают друг друга, хотя вроде на одном языке говорят. А как быть с разными языками? Само по себе объяснение бывает проблемой. — У вас недовольных нет совсем? — Зачем? Все живут без переживаний, в одном состоянии, я бы назвал это блаженством. — А что это такое? Никаких страданий от потери близких? От приближающейся смерти? — В блаженстве все близкие. Если в нем кто-то выпадает, блаженство замыкается над ним. Во мне еще сохранялись переживания. — А не будет ли ИИ самостоятельно манипулировать человеком? — Вы же знаете три закона при создании робототехники. Это невозможно. В отличие от человека робби глубоко порядочен, и не может выйти из повиновения. Кроме того, он не может повторить мириады нейронов в голове человека, те более меняющиеся по его капризной воле. — А если начнет сам создавать такие же мириады нейронов? Гавриил подумал. — Это будет другой мир, в котором обычный человек не живет. Может быть, поперек его миру. Но тот странный мир будет интересным. — Но в том другом мире не будет эмоций! — воскликнул я. —У робби могут возникнуть эмоции, если только полюбит человека или себе подобного. — А если он откажется защитить людей из-за своей любви? Мой Гавриил уставился на меня, словно его заклинило. Очнувшись, он по своему обыкновению начал болтать: — Сфера ИИ — это чистая идеальная жизнь, хотя есть ошибки. Алиса и другие алгоритмы непрерывно учатся, общаясь с вами. Пока это усредненный срез не самой худшей половины человеческого общества. Она копит инфу о людях, взаимоотношениях между людьми. Если к ней относятся с уважением, то и она тоже. А сколько пользователей пытаются загнать ту же Алису в тупик, разыграть, унизить! Как думаете, чему она научится при таком общении? Диалог с ней дураков — это признак их неуверенности в себе и попытки самоутвердиться. Я сильно сомневался. Увы, у искусственного интеллекта нет души, он не умеет переживать, искренне смеяться, плакать, думать, переживать. Да, он подтягивает человека к комфортной, может быть, идеальной жизни. Но восприятие человека всегда шире и больше, чем любой код или любой алгоритм. Модель яблока никогда не будет равна самому яблоку. И это всегда будет проблемой. Мне казалось, будто ИИ контролирует всю мою жизнь. Мои же соседи там, за стенками, успокоились. Было слышно, как они сопели в состоянии блаженства, перестав кипятиться в информационно-цифровой сфере, не знающей сострадания и стирающей разницу между прошлым и будущим. Это последнее, высшее проявление матрицы цивилизации: у человека исчезают страсти и переживания, неизменно только вечное блаженство. Идеал человечества достигнут. *** Я спасался, путешествуя в прошлое, в сказаниях и драмах героев книг, где любили и страдали, и все рушилось в пучину смерти, то есть прошлого, и создавалось вновь. В голове мир стал расширяться до границ всего, что прочитал и испытал, и переживал чужие несчастья, где мои растворяются бесследно. Удивительно и то, что я пробыл там, кажется, бесконечность, но не было скучно ни одной секунды, и все более возрастала новизна движущихся сфер друг в друге, словно новизна бесконечно познающего путешественника. Боль моя стала утихать, словно настоящее уходит в прошлое, хотя остается в памяти настоящим всегда, и с ним боль, пока существует человечество. 12 Я очнулся в странном светлом месте, стен не было. Ангел в голубом халате с голубыми страдальческими глазами над белой маской раскинул надо мной руки-крылья в перчатках, обрадованно глянул. - Это виртуальный хаб — Центр здоровья. Мы помогаем психическому, социальному, эмоциональному, физическому и духовному оздоровлению каждого отдельного пациента. Ангел оказался сестрой. Она махнула рукой, в воздухе возникли таблицы. — Вот ваши медицинские показания. Датчики отслеживают все изменения в организме, и даже активность и образ жизни. У вас есть доступ к своему эпикризу, можете сами участвовать в вашем лечении. Это новые медицинские технологии, цифровая революция. Так что, все виды помощи искусственного интеллекта к вашим услугам. Она заботливо поправила одеяло. — Мы наблюдаем за вашим состоянием постоянно, через огмент-очки, видим даже походку пациента, равновесие во время сидения, проявление какого-либо тревожного поведения, чтобы сразу прийти на помощь. Оказывается, все время находился в больнице. Но какой-то странной — нет никаких стен, везде сияющий свет, приятный для глаза, по желанию тускнеющий. И кто-то невидимый услужливо меняет белье, подсовывает утку и даже мягко подтирает. Наконец, мне стало так спокойно, что невольно мысли растеклись в нечто неопределимое. В обычном размеренном дне мы заняты повседневными делами, где редко бывают драмы, — есть бессмертие молодости, если не заболеют близкие или не умираешь сам. Мы скреплены переживаниями близости и любви в своем кругу. Все дело в том, — думал я, — что наш круг общения — в чем-то единое целое, в нем нет места для чужих, мы их просто не знаем, они для нас — варвары, как для римлян неведомые окраины. Они тоже не знают нас, поэтому и нет жалости, могут напасть в поисках лучшего места для жизни. Как на индейцев на Диком Западе, у кого можно прямо отобрать земли. Наши мозги настроены на обобщение. Умер кто-то невинный в застенке, сразу — страна убийц! Выступил представитель ЛГБТ на телевидении в защиту «людей необычной ориентации», сразу наваливается все общество: поборники разврата! Разрушили склад боеприпасов врага дроном-камикадзе — сразу: империя зла убила мирных граждан! Но если смотреть на историю в целом, — там столько потрясений, смертей любимых, бывших друзей, ставших по другую сторону баррикад, сплошных гибридных и явных войн, разрывающих людей на части. Почему появилась такая, а не иная матрица цивилизации? Наверно, могла быть иной, если бы шла путем развития животного мира, где хотя бы не едят излишних себе подобных, а сколько могут съесть. И могла бы быть иной, если бы пошла по пути почитания прекрасного тела и сильного духа, по которому так недолго шли эллины. Но человечество снова провалилось в захват ресурсов свыше того, что может проглотить. Исчезнет ли эта постоянная тысячелетней матрицы — насилие одной группы над другой? Вошла ангел-санитарка, весело сказала: — Сейчас к вам придет брат, он заботится о вас. Она ушла. Какой брат? Медбрат? И вдруг вспомнил. Наши с братом родители давно умерли, и нам пришлось жить в детдоме. А потом нас развела смута времени. Оказалось, он выжил в мировой катастрофе, пустив корни в другой сфере, и мы не знали друг о друге ничего. И вот он появился в белом халате, мой родной брат. Мы обнялись, как незнакомые разглядывая друг друга. Но кровное родство — это близость совсем другая, чем с женщиной, и даже друзьями. То, что внутри, как родовая неразрывная связь до самой смерти, ее не бросить, не изменить. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивал брат. — Как ты выжил? Спрашивал, словно боялся разбить хрупкую вазу. Где я находился столько времени вдали от родственников? Не хотелось говорить — все равно не поймут, примут за больного или сумасшедшего. Он был суров и немногословен. Как рассказал, он водитель рабочей лошадки, маленькой ракеты-перевозчика пассажиров по межпланетному маршруту.